Сиреневая весна - Страница 35

А она сама? Она просто не сможет жить, она умрет на месте, если Даллас сейчас встанет и скажет, что ему было приятно провести с ней время и он никогда не забудет эти двадцать волшебных дней… А теперь, дорогая, пойдем, последний раз займемся любовью, а то завтра рано вставать, прежде чем каждый вернется в свою жизнь.

Эти слова представились ей настолько реально, что она не на шутку испугалась. Вот сейчас… сейчас… еще секунда — и ОНО случится! И чтобы не допустить этого, она набрала воздуху в легкие и почему-то назидательно заговорила:

— Даллас. Я хотела бы сказать… — Она еще не знала, как продолжить… — Я хотела бы сказать… Прежде чем мы вернемся на большую землю и разойдемся навсегда…

Она сделала выразительную паузу, но Даллас молчал.

— В общем, я не знаю, что сказать, — тоскливо закончила она и отвернулась, потому что по щекам сами собой побежали слезы.

Он не сразу понял, что произошло, а потом развернул ее к себе и тихо проговорил:

— Ты так сильно не хочешь, чтобы я уходил?

Он уже спрашивал ее об этом, сидя в машине, только тогда они еще говорили на «вы».

— Нет! — сквозь слезы ответила она.

Даллас откинулся на спинку шезлонга:

— Этого я больше всего и боялся.

— Чего ты боялся? — умирая, спросила она.

— Того, что ты… тоже…

— Что я «тоже»?

Он молчал и смотрел на море.

— Даллас, умоляю, объясни мне, что происходит?

— Я сам не знаю, что происходит. Может быть, меняется наша с тобой жизнь.

— Наша с тобой?

— Да. Но ты считаешь, что мы разойдемся навсегда.

— Нет!!! Нет!!! Я так не считаю!!! Я просто этого боюсь.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, а потом снова перевел взгляд на море.

— Красиво, правда?

Шерли уронила голову на грудь. Кажется, битва была проиграна. Что ж, поражение тоже надо уметь встретить достойно. Только вряд ли у нее это получится.

— Мне очень хорошо с тобой, Шерли.

— И?

— Я никогда не был так счастлив, как в эти безумные двадцать дней.

Она чувствовала, как слезы сжимают горло.

— Я никогда не забуду их. Просто потому, что знаю: такого у меня больше не будет ни с кем. Понимаешь?

— Угу.

— Шерли, прошу: не плачь! Я же все понимаю. Я же не дурак!

— Угу.

— Я мог бы сказать тебе: «Я тебя люблю»…

Она поперхнулась и закашлялась. Слезы хлынули градом из глаз, и Шерли закрыла лицо руками.

— …но очень хорошо знаю, как это опасно. Понимаешь, я не верю в сказки.

— Ты… — Она не смогла говорить.

— Шерли, ты действительно очень дорога мне. Мне безумно тяжело, что наш рай заканчивается, но…

Она встала и, не дослушав его, побрела по пляжу.

— Шерли!

Просто больше невозможно сидеть рядом с любимым… да! Да! С любимым мужчиной и слушать, как он с тобой прощается!

Он догнал ее у самой воды и обнял:

— Шерли, прости меня, я просто идиот. Я не должен был тебе все это говорить. Тем более что это только отчасти является правдой.

— Ну почему же? Я уже большая девочка… И должна все знать.

Он словно обжегся об это слово:

— Девочка… Да, ты — моя девочка… Господи, как я тебя… — Он принялся нежно целовать ее лицо, волосы… Шерли не сопротивлялась и не радовалась: она больше ничего не чувствовала. Завтра у нее не будет этого мужчины.

— Шерли, я с ума схожу, когда ты рядом! — прошептал он тихо.

— Ну вот и хорошо. Значит, одиночество пойдет тебе на пользу.

— Почему?

— Ты не сойдешь с ума.

Он продолжал нежно гладить ее по волосам, но она действительно утратила всякую чувствительность и молча принимала ласки.

— О каком одиночестве ты говоришь?

— Ах, да, извини. У тебя же есть Луиза.

— Шерли, я хочу быть с тобой.

Она немного отстранилась:

— Я не ослышалась? А кто только что говорил мне, что не верит в сказки?

Он тяжело-тяжело вздохнул:

— Я просто запутался. Я просто боюсь. Я с самого первого дня, когда увидел тебя, боялся, что будет все так сразу и так серьезно.

— А разве это было сразу?

— А разве нет?

— И — серьезно?

Он немного помолчал.

— У меня — да.

— Тогда я ничего не понимаю.

Он снова смотрел на море, повернувшись к нему лицом и засунув руки в карманы.

— Тогда мне придется тебе кое-что объяснить.

— Любопытно будет послушать.

— Предупреждаю: это будет что-то вроде «исповеди плохого мальчишки».

— Ты не похож на плохого мальчишку. Как раз наоборот.

— Пай-мальчик?

— Да. Тебя в классе не били за то, что ты нравился учителям?

Даллас рассмеялся, и Шерли поразилась: до чего она уже привыкла к его смеху и к его голосу — самому родному в мире. И может быть, еще не все потеряно…

— Нет, я не был пай-мальчиком, и меня ненавидели учителя… Впрочем, я хочу сказать о другом…

Он вдруг взял ее за плечи:

— Послушай, я никогда не казался тебе скучным типом?

— Нет, — удивилась она.

— Просто мой отец.

— Тот, к которому ты ездил в Йорк?

— Да. Он у меня один. Мамы нет, но это не имеет значения. Хотя, если бы она была жива, может быть, моя жизнь сложилась бы по-другому… Не знаю, с чего лучше начать.

Даллас надолго замолчал, печально глядя, как красное солнце садится в тучу на горизонте. Становилось влажно и холодно, и Шерли тут же вспомнился сиреневый апрель…

— Видишь ли, моя жизнь всегда была расписана на годы вперед: учиться, жениться, завладеть частью отцовского бизнеса… Папа все решил, составил план и, выбрав момент, когда я заканчивал университет, ознакомил меня с этим планом…

— А он кто?